...Тогда он и начал рассказывать. Вроде как его прорвало. Весь день
говорил и почти весь вечер. Я подумал, он, наверно, долго держал это все в
себе.
Ни разу не назвал фамилии этой женщины и места, где все происходило. Но, знаешь, приятель, этот Роберт Кинкейд как стихами говорил о ней.
Представляю, что за штучка была эта невероятная дамочка. Пересказал он мне
еще кусочки из вещицы, которую он написал для нее - что-то вроде "Измерения
"Зет", как я припоминаю. Я тогда еще подумал, что он похож на Орнета
Коулмена с его свободными импровизациями.
Он плакал, когда говорил. Ей-Богу. Плакал по-настоящему. Было во всем
этом такое, что заставляет старых людей плакать, а саксофон - звучать. Я
тогда понял, почему он просил каждый раз сыграть ему "Осенние листья". И еще
я понял, что люблю этого бродягу. Тот, кто способен чувствовать такое к
женщине, сам достоин любви.
Я стал думать о них обоих и о той силе, которая связала так крепко его и эту женщину. О том, что он называл "старыми тропами". И я сказал себе: "Нужно сыграть эту силу, эту любовь, сыграть так, чтобы сами старые тропы выходили из моей дудочки". Черт его знает, но было во всем этом что-то такое нежное... Я принялся писать музыку - три месяца сочинял. Я хотел, чтобы получилось просто и красиво. Сложную вещь создать легко, а вот попробуй сделать простую! В этом вся соль. Я работал и работал над этой вещью, пока не понял: "Ага, вот оно". Тогда я еще поднапрягся и написал партии для клавишных и баса.
Я стал думать о них обоих и о той силе, которая связала так крепко его и эту женщину. О том, что он называл "старыми тропами". И я сказал себе: "Нужно сыграть эту силу, эту любовь, сыграть так, чтобы сами старые тропы выходили из моей дудочки". Черт его знает, но было во всем этом что-то такое нежное... Я принялся писать музыку - три месяца сочинял. Я хотел, чтобы получилось просто и красиво. Сложную вещь создать легко, а вот попробуй сделать простую! В этом вся соль. Я работал и работал над этой вещью, пока не понял: "Ага, вот оно". Тогда я еще поднапрягся и написал партии для клавишных и баса.
Наконец наступил вечер, когда я должен был сыграть ее.
Он сидел в публике, как всегда по вторникам. Вечер выдался спокойный,
народу в зале человек двадцать, не больше. Никто особенно не обращал
внимания на сцену.
И вот он сидит, уставившись на бутылку с пивом, но слушает, как всегда,
внимательно, а я и говорю в микрофон: "Сейчас прозвучит мелодия, которую я
написал для моего друга. Она называется "Франческа".
Я это произнес и посмотрел на него. Как только он услышал имя
"Франческа", посмотрел на меня, руками пригладил длиннющие седые волосы и
закурил свой "Кэмэл". Голубые глазищи уперлись мне прямо в зрачки.
Я тогда заставил мою дудочку звучать так, как она никогда раньше не
звучала. Она плакала у меня в руках, плакала за все те мили и годы, что
разделяли их. В самом начале у меня было похоже, будто звучит слово
"Франческа".
Когда моя дудочка замолчала, он уже стоял около своего столика и
улыбался. Потом кивнул, заплатил по счету и ушел. С тех пор я всегда играл
для него эту вещь.
А он вставил в рамку фотографию старого крытого моста и
подарил мне - в благодарность за музыку. Он не сказал, где находится это
место, но внизу, под его дарственной надписью стояло: "Розовый мост".
~ Robert James Waller "The Bridges of Madison County"
