...Тогда  он  и начал  рассказывать. Вроде  как его  прорвало.  Весь  день
говорил и почти весь вечер. Я подумал, он, наверно, долго держал  это все  в
себе.
     Ни разу не  назвал  фамилии этой женщины и места, где  все происходило. Но,  знаешь,  приятель,  этот  Роберт Кинкейд  как  стихами говорил  о  ней.
Представляю, что за штучка была  эта невероятная дамочка.  Пересказал он мне
еще кусочки из вещицы, которую он написал для нее - что-то вроде "Измерения
"Зет",  как  я  припоминаю.  Я  тогда  еще подумал, что  он  похож на Орнета
Коулмена с его свободными импровизациями. 
Он плакал, когда говорил.  Ей-Богу. Плакал по-настоящему. Было во  всем
этом  такое, что заставляет старых  людей плакать, а саксофон - звучать.  Я
тогда понял, почему он просил каждый раз сыграть ему "Осенние листья". И еще
я понял,  что  люблю  этого  бродягу. Тот, кто способен  чувствовать такое к
женщине, сам достоин любви.
Я стал думать о них обоих и о той силе, которая связала так крепко его и эту женщину. О том, что он называл "старыми тропами". И я сказал себе: "Нужно сыграть эту силу, эту любовь, сыграть так, чтобы сами старые тропы выходили из моей дудочки". Черт его знает, но было во всем этом что-то такое нежное... Я принялся писать музыку - три месяца сочинял. Я хотел, чтобы получилось просто и красиво. Сложную вещь создать легко, а вот попробуй сделать простую! В этом вся соль. Я работал и работал над этой вещью, пока не понял: "Ага, вот оно". Тогда я еще поднапрягся и написал партии для клавишных и баса.
Я стал думать о них обоих и о той силе, которая связала так крепко его и эту женщину. О том, что он называл "старыми тропами". И я сказал себе: "Нужно сыграть эту силу, эту любовь, сыграть так, чтобы сами старые тропы выходили из моей дудочки". Черт его знает, но было во всем этом что-то такое нежное... Я принялся писать музыку - три месяца сочинял. Я хотел, чтобы получилось просто и красиво. Сложную вещь создать легко, а вот попробуй сделать простую! В этом вся соль. Я работал и работал над этой вещью, пока не понял: "Ага, вот оно". Тогда я еще поднапрягся и написал партии для клавишных и баса.
Наконец наступил вечер, когда я должен был сыграть ее.
     Он сидел в публике, как всегда по  вторникам.  Вечер выдался спокойный,
народу в  зале человек  двадцать,  не  больше.  Никто  особенно  не  обращал
внимания на сцену.
     И вот он сидит, уставившись на бутылку с пивом, но слушает, как всегда,
внимательно, а  я и говорю в микрофон: "Сейчас прозвучит мелодия, которую  я
написал для моего друга. Она называется "Франческа".
     Я  это  произнес  и  посмотрел  на  него.  Как только  он  услышал  имя
"Франческа",  посмотрел на меня, руками пригладил  длиннющие седые волосы  и
закурил свой "Кэмэл". Голубые глазищи уперлись мне прямо в зрачки. 
Я  тогда  заставил мою дудочку звучать так, как она  никогда раньше  не
звучала.  Она  плакала  у меня в руках,  плакала за все те  мили и годы, что
разделяли  их. В  самом  начале  у  меня  было похоже,  будто  звучит  слово
"Франческа".
     Когда  моя  дудочка  замолчала, он уже  стоял около  своего  столика  и
улыбался. Потом кивнул, заплатил  по счету и ушел. С тех  пор я всегда играл
для него эту вещь. 
А он вставил в  рамку фотографию старого крытого моста  и
подарил мне - в благодарность за  музыку. Он не  сказал,  где находится это
место, но внизу, под его дарственной надписью стояло: "Розовый мост".
~ Robert James Waller "The Bridges of Madison County"
Комментариев нет :
Отправить комментарий